Все реки

I wrote this, as they say in Russian, in one breath (на одном дыхании). The character came to me in the end of March (March 28 - notes from in my journal), and I sat down to work on it on April 7, according to my computer files. The work was finished in a couple of hours, and as much as I was tempted to reread it, I decided to let it sit for a day. Then I decided to let it sit for another day. And for a week. Then I forgot about this piece. When I finally opened the file (a month or so later), I was afraid to read it - it's always scary to read what you wrote for the first time. To my huge surprise, I loved what I read. I don't think I changed a word in this story.

Все реки

Рассказ

Утро было солнечное, росистое. Лишь птичьи свирели нарушали покой. Да еще плеск воды. Выпрыгнув лихо из ладно сделанной лодки, Вельям приладил весла, чтоб не уплыли, и растянулся рядом, на берегу, поросшем камышом. Мышцы слегка тянуло от гребли – сколько он плыл, час, два, а то и все три? Незаметно веки налились свинцом, и Вельям уснул богатрыским сном.

Проснулся он оттого, что кто-то громко дышал ему прямо в лицо, а потом еще лизнул в нос и щеку. Перед глазами был большой лохматый пес, язык высунут, пасть открыта, будто улыбается.

-- Ты слышь-ко, не боись, он не кусачий, шалава этакая.

Вельям поднял глаза  - слова исходили от веселого вида мужичка в поношенном пиджачке цвета сосновой коры. Мужичок стоял пошатываясь и жмурясь на солнце – уже с утра, видать, хорошо поддавши.

-- Тебя, слышь-ко, как звать будет?

-- Вельям. Вельямин, - протянул он руку для пожатия.

-- Эко вон оно как, - сказал мужичок. – А по батюшке как, значит?

-- Петрович.

-- Ты слышь-ко это, Петрович, чего ты откуду-ту приплыл-то?

-- Из-под Третьяковки.

-- Эко оно как, всю ночь поди греб.

-- Ночь не ночь, а пару часиков будет.

-- Ишь ты оно как. А надолго к нам, что ли, или как потом?

-- Осмотрюсь. Может, и надолго. Лес-то хороший у вас, видать.

-- Да ничего, Петрович, так-то нормальный будет. А тебе пошто?

-- А тебя как звать-величать, добрый человек?

-- А меня-то? А меня все как только не называют. Как хошь, так и назови, я-то не обидчивый.

-- А родители твои как тебя величают?

-- Родители-то давно уж не величают. Сам знашь, как там это оно... А так-то Яшкой звали. А маманя-то порой Яконькой.

-- Ты, Яконька, вот что скажи – станешь лодку со мной строить?

-- Так я-то чего, я могу. А тебе пошто другая-то нужна? Эта поди еще ладная будет.

-- Эксперимент у меня.

-- Сперимент, говоришь? Ну так я-то того, я могу, раз сперимент.

Яконька достал из-под пиджачка полушку и протянул Вельяму. Тот приложился раз, протер губы рукавом.

-- В баньку бы сейчас.

-- Так этого-то добра у нас навалом. Поди суббота, мужской день.

В парилке стоял такой пар, что лиц не рагзлядеть – одни раскрасневшиеся руки-ноги-животы, все в одном вихре с взлетающими вениками – вниз к алюминиевому тазику с водой и вверх, поддай, чтоб душа горела, и с крепким словцом, и с пересмешками – так его, и так, и эдак!

А потом сразу в речку – в прохладу воды, и чтоб парилось над рекой, и мужики гоготали.

Так несколько заходов, и ключевая вода из погнутого ковшичка, и ядреного кваса кружечка, и откуда ни возьмись пива.

-- Ты, Петрович, давай все по порядку докладывай.

-- Давай-давай.

-- Интересное дело талдычишь!

-- Это мы еще не слыхали.

Вельям рассказывал мужикам о своих походах в море, бравым юношей, и про то как в мореходку сбежал подальше от родительского гнева. Мать-то потом сменила гнев на милость, а отец так и не подпустил к порогу, пока помирать не вздумал. Тогда и Вельям пришел, повинился, как грех с души снял. «Опять пойдешь?» – говорит отец, а сам в чем только душа держится, такой слабый. «Пойду, -- говорит Вельям. -- Без моря мне не жизнь. «Ну ступай с богом, сынок», -- Петр перекрестил блудного сына, скупая слеза скатилась по морщинистой щеке. Вельям сжал отцовскую руку, припал к ней лицом.

Мать отвернулась к окну, заплакав. На другой день Петра не стало.

Этого он, конечно, мужикам не сказал – к чему им? Рассказывал про разные города и веси, про реки, что бегут в море – все, как одна, без исключения. Про шторма, про качку. Про то, как тонул пару раз.

Мужики кряхтели, посмеивались, не знали, чему верить, чему нет. Какое там море в деревне Кусаковка? Речка и та ни в какое море не бежит. Бежит, конечно, куда-то, если вниз по ней, так и до Большой Кусаковки доберешься. Большая-то она только потому, что эта Кусаковка Малая. А там, если опять вниз по реке, то и до Уды, а там может и Волга, кто его знает. Волга, говорят, и правда в море бежит. Так то Волга. Где Волга и где Малая Кусаковка, смеются мужики.

-- Вы что, в школе-то не учились, что ли, совсем?

-- Где уж нам. Яха вон у нас за ученого.

-- Четыре класса у меня, - Яконька сплюнул на пол и посмотрел в сторону.

-- Четыре уже хорошо.

-- А я и не отпираюсь. Сказал – помогу, значит помогу.

И замахали топорами, зажужжали пилой. Откуда-то и другие мужики подтянулись. Кто посмеивается, а кто вопросы задает, а кто просто слушает. Всем интересно  про море стало. Что они все в Кусаковке сидят? Поди и они не лыком шиты – море-то оно большое, говорят, все поместимся. Яконька-то за старшего, когда Вельяма нет. «Ты, Петрович, иди передохни, мы тут сами покумекаем». Вельям им за труды полушку. Наталья, дородная баба из деревни, из вдовых, пирогами всех да щами балует, а сама на чужака все глазом косит. Не крив, не кос. И ростом, и умом – всем взял. Давно уж не помнила Наталья мужской ласки. Свои-то, деревенские, что б понимали. Только облапать бы. Вельям прикурит, отведет рукой белокурые вихры со лба, а там глаза голубее неба. У нее душа куда-то вниз сразу полетела, как с обрыва, а вверху, где душа-то обычно сидит, только облака и солнечное сияние. Никогда еще не видела Наталья такой красоты в мужиках. Эти-то, деревенские, лапотники же. Ну Васяня видный парень еще, ничего. Так ведь и он лапотник. Какое там море.

-- Петрович, слышь-ко ты, когда успеем закончить?

-- Это как работать будем, Яконя. Ты б поменьше прикладывался, дела б больше было.

-- Это у меня с войны, -- защищается Яконя. -- А я ж так, для вдухновения. Откуда ж вдухновению взяться, чудной ты какой, ей-бо.

Небо стояло высокое, птицы пели, бабы глазели, дело спорилось.

Васяня приходил когда, смотрел искоса на все это. Ну чего там? Наталья совсем от ворот поворот дает, как только этот чужак в деревне появился. Все про моря да про реки. Какие там реки? Вот она Малая Кусаковка – что тебе еще надо? Большую, что ли? Так я ж тебя, красота ты моя, и на Большую отвезу. Эка невидаль, лодки, корабли. Лодка и у меня есть. Поехали, Наталья, прокатимся до Большой Кусаковки. Не мытарь ты меня. Наталья только отворачивается, его руку из-под юбки отпихивает. Наталья, ну мочи нет уже, давай все как прежде. Не могу я,  Васяня, не могу и все тут. И Васяня тоже ждать не может. Красивее Натальи во всей Кусаковке бабы нет. Только б сказала – вмиг женюсь. Одно счастье же с такой-то бабой. А у нее пелена в глазах, весь свет застило. Чтоб его, этого Вельяминова. Засела у Васяни в сердце заноза, ни спать ни есть не может.

Может, и кажется, что дело быстро сделалось, но прошло почти все лето, прежде чем мужики закончили работу. Лодка была необычная: высокая, вместительная, на несколько весел – чтоб сесть и грести всей гурьбой, вместе-то и веселее, и дело спорится. Если кто и заболеет – опять не беда, тут другие подмогнут, а там глядишь, отлежится больной-то и опять в строю. Главное, чтобы друг друга не обижали. Так Вельям сам думал и всем говорил.

-- Где вы такую лодку только видели?

-- А я вот видела, - говорит Наталья.

-- Ты?!

-- В кино видела, еще с покойным мужем в город ездила на базар, там у него родственники. Там и в кино ходили.

-- Что за кино-то такое?

-- «Садко», что ли...

-- Это же сказка, Наталья, смешная ты.

Бабы семечки лузкают и покатываются.

-- Может и сказка, но корабль там в точности как у Вельяма.

-- Петрович твой такой же сказочник, - перекатываются бабы, брызжа шелухой.

Мужики тоже засмущались. Вроде все так ладно говорит, и про море, и про все. Но чтобы сесть и грести, чтобы из родной Кусаковки куда-то в море, какое оно там, это море еще. А есть там как? А спать? А если лодку пробьет? Сгинем все, как не было.

Яконька старается, последние деревяшечки обшкуривает. А сам видит – не поедут мужики. Ну а он куда без своих, кусаковских-то. Тут уж где родился, там и сгодился. Он, что ли, придумывает.

Васяня жару поддает – и в парилке, и так за чекушкой. Вы, говорит, мужики, совсем что ли, со стога свалились все. Какое море-то? Брехня это все. Баб он наших хочет, вот и все дела. «Море, море...»

 -- Да каких баб-то, Васяня, Наталью твою разве? Да и не он ее хочет, а она его. Ему одна жена – вода.

-- Брехня все, - повторил Васяня, стиснув зубы.

И вот день настал. И лодка готова. И весла ждут. Вельям пришел к берегу, как назначил время, ранехонько утром. Мужиков нету. Наталья с платком, а в нем пироги еще горячие и горщок со щами. Всю ночь не спала, круги под глазами.

-- Прости меня, - говорит Вельям. – Какой из меня муж. У меня и дома-то никогда не было. И будет вряд ли.

-- Иди уж, - Наталья быстро прильнула к нему губами, поцеловала со всей стратью, какая накопилась в ней за лето, отпустила и ушла.

Как только Наталья скрылась из виду, от сосенки отделилась тень. Приглядевшись, Вельям признал Яконьку. От него не попахвало, как обычно.

-- Ты это, Петрович, не серчай если что, ладно? Васяня говорит – брехня все. Да какое там, не брехня. Ты-то парень хоть куда, тебе и в море поди можно. А мы люди маленькие, мы уж тут привыкшие. После войны-то сам знаешь, охота поскорей домой. Я ведь тоже посмотрел маленько. Моря не видел, конечно. Не могу я без Кусаковки. Отец мой тут в земле лежит. И дед лежит. И я лягу. Сколько нам осталось-то, чего бога гневить.

Вельям не знал, что и сказать. Если Яконя не решился, то и говорить не о чем. Прошло лето. Отсвистели птицы свои трели. Осенним холодком потянуло с реки. Хоть она и Малая, но ведь вода. Вельям это точно знал – Малая бежит к Большой. А та к Уде. А Уда к Волге. А Волга бежит к морю. В каком классе это проходили, Вельям не помнил. Может, в пятом, как раз когда Яконя работать начал. Вельям знал это не из книг – сначала кожей чуял, потом из дома сбежал. Так все, по наитию.

Вельям потер руками новенькую лодку, которую Наталья видела в кино про Садко. Викинги строили такие лодки и объехали в них полсвета. Это уже точно из книг, которые Вельям когда-то читал.

-- Насильно мил не будешь. Не пропадай духом, Яконя.

-- Яконя не пропадет. А ты-то как?

-- И я не сгину. Ну, прощай.

-- Прощай, раз так, Петрович. На дорожку бы?

-- Расслаблюсь, а путь далекий.

-- Ну, с богом, Петрович. Дай тебе, как говорится...

-- С богом, Яконя.

Вельям кинул Натальин узелок в свою старую лодку, оттолкнул ее от берега, запрыгнул сам. Дно покачнулось под ним, он оттолкнулся веслами и поплыл. Мимо своего строения, на которое ушло все лето. Мимо редких кусаковских домиков и бани у реки. К морю.

Все реки бегут в море. Даже Малая Кусаковка.

7 апреля 2014 г

Такома, Вашингтон