Солнечное сплетение

Вера Васильевна работала в школе учительницей – вела литературу у ребят в средних классах. Она была покладиста, добра к окружающим, отзывчива к чужим бедам, умела порадоваться за других и всегда была первая в общественно-полезных обязанностях, которые с облегчением скинули на ее плечи сослуживицы без тени сомнения – конечно, что же еще делать Вере Васильевне, как не заниматься общественно-полезным трудом в свободное от работы в школе время? Семьи у нее не было, жила она одна и стремительно старела, особенно, как казалось им, в последние пару лет. Вера Васильевна была незлобива по натуре, и хотя коллеги по работе никогда не озвучивали мысли в ее адрес вслух, она читала их как по ладони. Вот вы бы обозлились, если бы на вас, мой читатель, свалили общественно-полезный труд, считая, что ни на что большее вы все равно дано уже не годитесь? Наверное, кто-то бы и обозлился. А кто-то бы и нет. Вера Васильевна нет. Свободное время у нее все равно оставалось – оно у всех, в общем-то, остается после всех дел, общественно полезных или не очень. В эти драгоценные часы она читала. Когда-то давным-давно, в советские еще времена, ей досталась по великому счастью, можно сказать, что в наследство от нежно относящейся к ней такой же одинокой соседки, полное собрание Библиотеки всемирной литературы. Вы помните, наверное, томики ее можно было достать, после того как сдашь энное количество макулатуры, ну или, что называется, по блату. У Веры Васильевны и ее соседки Нины Андреевны никогда не было столько макулатуры, чтобы собрать мировую литературу – но ей хватало, чтобы приобрести томики советских писателей. Блата у нее не было – какой там блат в самой обычной советской школе, что вы – да вы и сами все понимаете. А у Нины Андреевны блат был – была она уже давненько на пенсии, но в свое время служила секретарем у зампредседателя местного поселкома. А это, и вы, наверное, тоже понимаете, большое место – нет, не секретарское, конечно, а зампредседателя. И зампердседателя была на редкость раполагающая, можно даже сказать, душевная женщина, и привязалась к Нине Андрееевне, которую иначе как Ниночка не называла, как к родной сестре. Поэтому можно сказать, что блат был, а можно, что связи были, а можно, что просто очень повезло Нине Андреевне, а можно, что она попала под крылышко к хорошему человеку – как вам больше нравится, так и считайте. 

Когда Нина Андреевна познакомилась с Верой Васильевной, еще молоденькой тогда женщиной, новенькой в рабочем поселке, поэтому весь поселок только о ней и трубил, Нина Андреевна была уже, что называется, в возрасте, ноги у нее побаливали, сердце пошаливало, была она одинока, и несмотря на большое количество подруг, с которыми она водилась с самого детства, Вера Васильевна затронула какую-то незнакомую до того нотку в Нине Андреевне. Зампредседатедя поселкома давно уже скончалась к тому времени, и Нине Андреевне почудилось, словно ее добрая рука снова коснулась ее жизни, откуда-то из потайных глубин вселенной, а может быть, с того света. Нина Андреевна немедленно взяла шефство над новенькой соседкой, но так не очень навязчиво, совсем как зампредседателя когда-то, с той же располагающей приветливостью. Вера Васильевна имела счастье перечитать, наверное, половину всемирной литературы за годы дружбы с доброй соседкой. Ну а когда пришла пора и Нине Андреевне уйти в мир иной, Вера Васильевна к удивлению своему обнаружила, что почти все свое, хоть и не очень большое состояние, Нина Андреевна завещала ей, в том числе и заветные томики. Поплакав на похоронах, Вера Васильевна дождалась положенного срока и овладела своим литературным сокровищем с радостью, гордостью и едва веря своему счастью. С тех пор она читала и перечитывала эти томики по многу раз. Может быть, оттого и уроки ее в средней школе не были занудными, что, совсем не как некоторые советские учителя, она не доставала из года в год все те же пожелтевшие от времени листочки, на которых много лет назад писала кропотливо планы занятий. Каждый урок Веры Васильевны был неповторим. Пусть план сверху диктует свое, Вера Васильевна умела найти местечко для творческой искорки на каждом своем уроке. Вы думаете, ученикам средней школы это нравилось? Наверное, кому-то действительно нравилось, а кому-то было не до того, а кого-то просто не так воспитали, чтобы вдумываться, что там рассказывает на уроках Вера Васильевна – так полагается, чтобы уроки были сухими и скучными, интересные уроки – вы что, с ума сошли, что ли.

Иногда сослуживицы приглашали Веру Васильевну на свои посиделки. Конечно, она какая-то не такая, странная немного, эта Вера Васильевна. Ну наверное, это просто потому как замуж не удалось выйти. Они-то все замужем по многу лет. А с ней о чем, кроме школы, поговоришь? Но пусть относились к одинокой учительнице и немножко снисходительно, все-таки ее любили и уважали. И время от времени, пусть не всегда, приглашали на свои девичьи посиделки. На таких посиделках вино лилось рекой по хрустальным советским рюмочкам, пелись задушевные советские песни, кто-то плакался в жилетку, кто-то хвастался – все, как говорится, как у людей. Вере Васильевне посиделки эти не приносили большой радости, но отказывать было не всегда удобно, и так по доброте душевной она ходила, слушала, как складывается семейная жизнь ее более удачливых коллег, удивлялась про себя потихоньку, что вот это они называют семейным счастьем, хотя никого не осуждала. Ведь жизнь есть жизнь. Ты про нее думаешь одно, а она тебе преподносит что-то другое. Ты думаешь, что будет вот так, а она тебе преподносит вот этак. Что тут поделаешь? Вот и Вера Васильевна никогда не планировала прожить всю жизнь одна. Никогда не думала, что кто-то за ее спиной, а порой, вы не поверите, даже и в глаза будет называть ее старой девой. А ведь пришло же – нежданно, как говорится, негаданно. Так ей ли судить своих боевых подруг? Кто как сумел, так и прожил.

Да и в книгах тоже не все так, как хотелось бы. Кто-то из учениц осудил Льва Толстого – зачем сделал прелестную Наташу Ростову толстой женщиной-самкой? Где же ее прелесть? Почему все ушло в детей, в мужа? Так нелья, это неправильно. Сам-то Лев Толстой, надо полагать, не думал, что это неправильно. Вере Васильевне казалось, что Лев Толстой думал, что так и хорошо. Куда же еще деть всю Наташину радость и страсть к жизни? Может быть, в нынешнее время ее жизнь и сложилась бы иначе. А тогда что можно было представить для Наташи счастливее, чем добрый, любящий муж и горстка любимых ребятишек? Спасибо ему, Толстому – спасибо, что не наказал Наташу за непостоянство юности. Спасибо, что дал ей шанс, поставил на путь истинный. Спасибо. Вера Васильевна радовалась за Наташу так, словно была ее близкой подругой или сестрой.

Но у Веры Васильевны так не случилось. И жила она бездетна, ходила на службу, которую, впрочем, любила, выполняла общественную работу хорошо и даже с энтузиазмом – она тоже приносила какое-никакое удовлетворение ее душе. Но почему-то даже сейчас, стремительно старея, Вера Васильевна не переставала задаваться вопросом: а что, если...

А что, если завтра пойду в булочную, а там симпатичный незнакомый мужчина – своих-то поселковых она знала как облупленых, никого из них представить в роли таинственного незнакомца у нее не получалось.

А что если старая подруга по институту пришлет письмо, а там про приятного одинокого мужчину, въехавшего в их дом? У подруги как раз юбилей скоро – наверняка пригласит...

А что, если новый физрук окажется интересным военным в отставке, преклонных лет? Хотя нет – военные и физруки ее как-то особенно никогда не прельщали.

Так помечтает-помечтает Вера Васильевна над открытой книгой, потом фыркнет, рассмеется собственной наивности, закроет книгу, выключит свет и уснет – спала она всегда хорошо, ровно, и никакие кошмары или бессонницы ее не мучали.

В тот день Игорь Дмитриевич двигался навстречу собственной судьбе – хотя он этого, конечно же не знал, ведь обычно никто из нас не догадывается, когда мы движемся на встречу своей судьбе. Даже Мастер и Маргарита этого не знали, что уж говорить про большинство из нас, или про Игоря Дмитриевича.

Был он среднего роста, среднего телосложения, с небольшим пивным брюшком (которое, надо отметить, у Веры Васильевны всегда ассоциировалось с каким-то безвольным отношением к жизни, и она чуть-чуть всегда печалилась, когда видела симпатичного мужчину с брюшком). Игорь Дмитриевич и сам не был особенно в восторге от пивного брюшка – и особенно не в восторге от того, чтоо пива-то он в общем-то не пил, ну разве иногда с товарищами в бане выпьет кружечку. Брюшко было скорее оттого, что Игорь Дмитриевич очень любил мороженое и молочные коктейли, и еще булочки с маслом. Вернется с работы уставший, ощущение – горы свернул, но знает, что завтра опять на работу сворачивать все те же горы, и усталость от этого осознания только усиливается. Нельзя было бы назвать Игоря Дмитриевича апатичным человеком, нет. Был он добрым и, что называется, безотказным – тонкая натура. И вот зачастую, вместо того чтобы приготовить себе здоровый ужин, состоящий из куриной грудки и зеленого салата, ну или хоть из котлеты с картошкой, Игорь Дмитриевич нальет себе большую кружку чаю, и выпьет ее вместе с парой булочек с маслом, а потом на десерт еще мороженого – пломбир, как он любит.

И вот в этот день он двигался навстречу своей судьбе, держа перед собой зонтик, а держал он его перед собой потому, что ветер вырывал зонтик из рук и выворачивал его наизнанку, и держать его над собой не представляло никакого смысла, все равно дождь мочил непокрытую голову Игоря Дмитриевича. Однако держать зонтик перед собой тоже не представляло особого смысла, о чем Игорь Дмитриевич, конечно же, догадывался, но нужно же было хоть как-то защитить себя от стихии, и это было лучшее, что он мог придумать.

Вера Васильевна тоже не догадывалась, конечно, что двигалась навстречу своей судьбе, когда покинула школу поздно вечером, в ненастный час. Только сторожиха брякнула ключами вдогонку, и словно заклинание над головой Веры Васильевны сверкнула молния и вслед за ней прокатился гром. Посмотрев на небо, освещенное на мгновение грозой, Вера Васильевна поняла, что спасения от стихии не будет, что эта гроза надолго, может быть навсегда, и смело шагнула под проливной дождь. Зонтика у нее восе не было, и она только придерживала над головой портфель из кожзаменителя, в котором давно уже появилась дырочка, и сочинения ее учеников на тему «Луч света в темном царстве» неумолимо пропитывались влагой.

Так Игорь Дмитриевич и Вера Васильевна оба двигались навстречу своей судьбе, по направлению друг к другу, ничем, кроме старого дырявого портфеля из кожзаменителя и почти столь же старого хлипкого зонтика, не защищаясь.

Бум! Портфель вылетел из рук Веры Васильевны, и от резкого столкновения она села прямо в лужу.

-- Простите, извините, ради бога, -- услышала она незнакомый голос, который был полон раскаяния, и даже в своем неизящном положении и слегка напуганная и раздраженная, Вера Васильевна не могла долго сердиться.

-- Что же вы, молодой человек, не смотрите, куда идете.

Бум! Ба-ба-бах!

Это уже новая молния, и новый раскат грома над их головами, от чего они оба вздрогнули и поежились.

-- Простите меня, ради бога, -- опять повторил незнакомый, полный раскаяния голос. – Давайте я вам помогу, что же вы так вот сидите тут в луже.

-- Да уж не по собственной воле, -- сказала Вера Васильевна, опираясь на руку мокрого Игоря Дмитриевича.

-- Давайте мы вот сюда, под крышу, что ли, тут  не так мокро.

-- Давайте, скорее, скорее, -- выкрикнула Вера Васильевна, как только сверкнула новая молния.

Ба-бах, ба-ра-ба-бах!

Они стояли теперь под крышей подъезда жилого дома, и тут почти не лило, потому что крыша была бетонная, и хотя в одном месте появилась трещинка, почти сразу же, как только дом был построен лет тридцать тому назад, все равно стоять тут было намного суше и приятнее, чем посреди грозы под открытым небом.

-- Что же вы так вот ходите, не смотрите на людей?

-- Простите меня, ради бога.

-- Что это вы все «ради бога» да «ради бога».

-- Простите, извините. Я не увидел вас, я случайно, это так вышло.

-- Вы неуклюжи, -- сказала Вера Васильева, словно хотела защититься от неизящного падения в лужу и самой прослыть  неуклюжей.

-- Ах, да-да, я так неуклюж, -- согласился ее случайный попутчик.

Она присмотрелась к нему теперь. За запотевшими очками глаз было плохо видно (глаза – зеркало души), но все лицо Игоря Дмитриевича выражало такое раскаяние и смирение, и такую необыкновенную мягкость, что Вера Васильевна тут же перестала сердиться и защищаться.

-- А вы почему не дома, что вы так поздно гуляете? – спросила она уже совсем миролюбиво и даже заботливо.

-- Я, понимаете, шел с работы, вот задержался, там все время какие-то авралы.

-- Ах, и не говорите, авралы, авралы, начиная с детских лет все время авралы, с самого четвертого класса, - подхватила Вера Васильевна.

-- Что, и у вас тоже аврал сегдня?

-- И у меня аврал.

-- Вот как, видите, все получилось, это не мы, это все авралы.

-- Да, есть на что свалить.

-- Я провожу вас до дома.

-- Спасибо, я тут рядышком живу. А вы где?

-- Я на том конце поселка.

-- Тогда давайте я приглашу вас к себе в гости на чай. Горячий чай нам не повредит. Вы обсохнете... обсушитесь... вы такой мокрый.

-- Неуклюжий и мокрый, -- согласился Игорь Дмитриевич.

Вера Васильевна сама была слегка удивлена своей смелости и прямоте – никогда прежде она не приглашала мужчину, знакомого или незнакомого, в столь поздний час к себе в гости на чай. Но тут, надо признаться, вообще все было не так, как прежде, в этой нелепейшей ситуации, и обычные правила к ней не применялись.

Когда Вера Васильевна открыла ключом дверь и включила свет, на Игоря Дмитриевича обрушился тихий уют ее небольшой квартиры. Стены были выкрашены в абрикосовый цвет, диван был зеленым и на вид очень мягким и удобным, а посреди большой комнаты стоял круглый стол, деревянный, без скатерти, а над ним абажур. «Прямо как в кино», -- подумал Игорь Дмитриевич и невольно улыбнулся.

-- Проходите в ванную, -- приказала Вера Дмитриевна. – Я поищу пока, во что вам переодеться, вы совсем до ниточки промокли.

Игорь Дмитриевич не смел ослушаться, тут, в этих стенах у Веры Васильевны появилась какая-то особоая власть, которую она начал ощущать еще в самый миг столкновения, но, будучи смущен тем, что стал причиной ее непроизвольного падения в лужу, он не мог точно определить, была ли это власть женщины или власть неловкой ситуации, причиной которой он явился.

Вера Васильевна быстро вынула из сундука какие-то ватные штаны и толстовку, прикинула на себя и решила, что это будет в самый раз, и вместе с большим мохнатым полотенцем протянула все это в ванную комнату, уверяя Игоря Дмитриевича, что смущаться ему не стоит и она не смотрит. Рука Игоря Дмитриевича проятнулась из-за двери ванной комнаты, взяла все предлагаемое им и скрылась вновь за дверью.

Вера Васильевна тоже переоделась во все теплое и сухое, только вместо толстовки она надела красный шерстяной свитер, и еще в последнюю минуту нашла две пары шерстяных носок, приготовив для нежданного гостя те, что были поновее, а себе – с залатанной дырочкой на пятке.

Когда Игорь Дмитриевич вышел из ванной, Вера Васильевна уже хлопотала на кухне с чайником, а на столе стояла тарелка с пряниками и две пиалы – с малиновым вареньем и медом.

-- Может, вы голодны? У меня колбаса есть, докторская.

-- Докторская – это моя самая любимая, - улыбнулся Игорь Дмитриевич.

Как хорошо ему было в этой квартире, с голосом Веры Васильевны, решительным, но в то же время мягким и добрым. Так хорошо, что он подумал, что уходить отсюда ему никогда теперь уже не захочется.

Вера Васильевна появилась в дверном проеме с чайником в одной руке и блюдечком с нарезанной на нем докторской колбасой кружочками в другой. Игорь Дмитриевич вскочил с кресла, чтобы принять из рук гостеприимной хозяйки дымящийся чайник.

-- Сейчас, только заварник и хлеб еще принесу, и станем пить чай.

-- А давайте, я вам помогу, -- предложил Игорь Дмитриевич.

-- Ну давайте, -- сказала Вера Васильевна и отвернулась, чтобы он не заметил, как ее щеки зарделись.

«Что это я, как молодая девушка, краснею», -- разозлилась на себя Вера Васильевна, но лишь самый чуток, ей даже понравилось то ощущение тепла, что разлилось сйчас в ее груди, где-то вокруг сердца и чуть ниже, по направлению к солнечному сплетению.

Но Игорь Дмитриевич не заметил смущения Веры Васильевны, так как и сам был смущен и нашел себя в самом неожиданном положении, погруженным в то давно им забытое волнительное чувство, которое возникает всегда без спросу – он нашел себя в плену у этой необыкновенной женщины.

Чем же она была необыкновенна, вы спросите? О если бы вы спросили это у ее коллег по работе, они наверняка не смогли бы вам ответить. А вот если бы вам довелось спросить у Нины Андреевны, она, конечно же, назвала бы вам с дюжину качеств, которые находила в ее соседке редкими и восхитительными, и уж, конечно же, она согласилась бы с Игорем Дмитриевичем в том, что Вера Васильевна была женщиной необыкновенной. Однако теперь уже слишком поздно интересоваться тем, что думала о ней Нина Андреевна, и вам придется поверить ощущению Игоря Дмитриевича, который внезапно стал словно даже немножечко задыхаться, глядя на эту пленительную незнакомку. Какая она, впрочем, была незнакомка? В квартире с круглым столом и абрикосовыми стенами он чувствовал себя так тепло и так дома, словно бы он жил тут всю жизнь, жил вот так, пил вечерами чай с Верой Васильевной, смотрел в ее бездонные глаза и не мог наслушаться ее голоса, и сам не мог наговориться.

Словно бы в пелене прошел этот знаменательный вечер. Когда весь чай в заварнике был выпит, вся докторская колбаса съедена, а на тарелочке осталось лишь два пряника, Игорь Дмитриевич почувствовал, что сейчас, наверное, сделовало бы подняться и направиться к выходу. Он скрипнул стулом.

-- Что, уже? – встрепенулась Вера Васильевна.

-- Наверное, пора? – спросил Игорь Дмитриевич с надеждой в голосе.

-- Так поздно, и дождь льет и льет, к утру лишь утихнет, -- сказала Вера Васильевна почти шепотом.

Они помолчали.

-- Я постелю вам тут, на диване, -- предложила Вера Васильевна, и в голосе ее была скорее деловитость хозяйки, чем романтика влюбленной женщины.

-- Я буду счастлив, -- сказал Игорь Дмитриевич и потупил взгляд, чтобы Вера Васильевна не заметила, как в его глазах блестнула слеза.

В ту ночь ни один из них не уснул. Вера Васильевна лежала в своей односпальной кровати, укрытая легким пуховым одеялом, не смыкая глаз. Картины ее одинокой жизни вставали одна за другой, и сон к ней не шел. К тому же она никак не могла унять то начавшееся в груди волнение, на котором поймала себя ранее этим необычайным вечером. Игорь Дмитриевич, тоже не смыкая глаз, лежал в соседней комнате на диване, подоткнувши под себя шерстяной плед, как он любил, со всех сторон. Только ходики тикали в коридоре, и больше ничего не нарушало ночной покой. Сквозь двойную раму шум дождя был приглушен, словно дождь шел где-то вдали.

Рано утром Игорь Дмитриевич постучал в закрытую дверь спальни. Вера Васильевна встрепенулась.

-- Извините, кхм, кхм, я не хотел вас будить.

-- Я не спала.

-- Я тоже. Я подумал, давайте я приготовлю завтрак. И, наверное, вам нужно на работу, у вас ведь аврал. У меня там тоже, как вы знаете, аврал.

Вера Васильевна улыбнулась, чего, конечно же, не было видно Игорю Дмитриевичу, но по ее голосу он понял, что она улыбается – вы замечали, что голос звучит по-другому, если то, что вы произносите, вы произносите с улыбкой?

-- Я буду очень рада, если вы приготовите завтрак. Вы правы, скоро пора собираться на работу.

И они снова пили чай за круглым столом. И ели на этот раз яичницу, приготовленную Игорем Дмитриевичем. И боялись поднять друг на друга глаза, словно глаза выдали бы что-то, о чем они не готовы были говорить.

За окном постепенно светало, и дождь прекратился, совсем как предсказывала накануне Вера Васильевна.

Когда пришло время прощаться, уже стоя в дверях, Игорь Дмитриевич вдруг набрался храбрости.

-- Милая, добрая, прекрасная. Я никогда не думал...

-- Я тоже не думала... Милый, добрый, прекрасный, -- вторила ему Вера Васильевна, но только взглядом.

-- У меня очень простая жизнь, работа-дом, дом-работа, нехитрое бытье, -- продолжал Игорь Дмитриевич.

-- И у меня нехитрое, -- продолжала Вера Васильевна, но только взглядом.

-- Когда я встретил вас, я понял что-то, -- признался Игорь Дмитриевич.

-- Я тоже, я тоже что-то поняла, -- призналась Вера Васильевна, но только взглядом.

-- Что чудеса случаются, -- вымолвил Игорь Дмитриевич и наконец поднял глаза.

И свет полился на его лицо и озарил всю маленькую квартиру с абрикосовыми стенами, и откуда-то сверху прозвучала музыка, это был Моцарт, они оба его узнали по легкому, веселому мотиву, и почему-то запахло дождем, но не проливным, как стена, а теплым летним дождичком, который всегда бывает перед тем как раскинется во все небо радуга.

6-27 июля 2015 г.

Dash Point, WA