У зеркала

I was asked once why I always write about myself. What a strange question, I thought, but tried to give it a full, considerate answer. Only later I realized that there was no way to give an answer to a question which essentially meant, "Why don't you write what I want to read?"

The whole meaning of art is to express what is inside of you. That's who artists are - they are those people whose inner instrument is fine-tuned towards their own inner world, and whatever they do - they do through the prism of their own inner world. They can write, paint, draw, compose music, act, create items of clothing out of fabric or create outfits out of separate pieces, create interiors with given space and pieces of furniture, take photographs, build, carve, and create groups, organizations, businesses... out of their own inner world - the way a spider makes a spiderweb out of his own self. Without a spider, there would be no spiderweb. I do not write always about myself - nothing of what's published below has ever happened to me. A lot of what I wrote are fairy tales, and no, in the real life I have never met a girl who literally has wings on her back. And yet I know that people have wings - all of us have wings. Only very often, we store them in a old musty trunk somewhere in a forgotten attic of our soul. And yes, from that point of view, I do write always about myself - I write what I feel and what I know - about my own soul and about the world the way I see it through the prism of my own soul.

У зеркала

Трудно было поверить, что это тот человек, которого она знала так давно и любила. Да полно те, он ли это? И она ли это – вот глянь-ка в зеркало, ну она ли? Смотрела на нее из зеркала какая-то незнакомая тетка, вон морщинки у глаз и тушь растеклась. Рева-корова. И кардиганчик этот замызганный, откуда она его только откопала? А ну да, это же подруга ей подарила, как только она первенца родила. Чего еще говорю, кардиган какой-то – все вон коляску, памперсы там, а ты мне моду какую-то. А ничего, сноится – бойко отозвалась подруга. И гляди-ка, и правда сносился – лет пятнадцать уже назад, а вот же выжил. И она выжила, знать. Эти отношения, как неравный бой, а ведь пятнадцать лет -  как с куста. Выжила, может еще и медалью нагрядат – даст бог, не посмертно.


Но кого ей было обманывать, не себя же, в такой жалкенькой-то кардиганишке, как с чужого плеча - теперь и в секонд-хэндах вещи получше висят, а этот ну совсем срамота. Стянула она кардиганчик – э-эх, была не была! Завтра же пойду новенький свитерок прикуплю, теперь вот, говорят, полосатые в моде, так я чего ж, может и я еще ничего – вот полоску и куплю. Или это в прошлогодней моде было? Ну кто теперь разберет. В магазине поди подскажут. Махнула рукой и кинула подругин подарок в помойку. А пятнадцать лет кто вернет? А хотела бы она, чтоб вернули? Посмотрела на припухшее лицо. Зеркало не соврет – вот кому верить, так ему. И чего она так поздно дотумкала? Нет, не вернуть. Ну и бог с ним. Ну их к лешему. Пришли, ушли, а она еще и не старая совсем. Первенец вон уже сам усы отрастил, сидит целыми днями на балалайке своей бренчит. Ну какая там балалайка – это она так, все равно в его айподах ничего не поймет. Ну пусть, она-то в его время тоже любила такое... а что она любила? Вот помнится, вязать любила – как какой огрызок ниточек найдет, тут же в дело приспособит. Даже старое распускала, а нитки потом над паром надо было подержать – они так хорошо разутюживались, такие пушистые делались, как новенькие, в общем. И она вязала свитера там разные, варежки, гетры. Помнится, гетры тогда носили, а теперь что-то не видать. А что еще? Ну музыку любила, куда без нее. Посмеивался братан, а сам приносил ей кассеты с Димой Маликовым – ну не ему же слушать, а она радешенька. Так и своему оболтусу хоть прикрикнет когда, но запрещать-то сердце не дает – родной же, хоть и обалдуй обалдуем, весь в папаш... И тут лицо опять раскисло перед зеркалом, тушь потекла. И так уж не красавица, а когда за сорок, и с раскисшей рожей – тьфу – хряпнула со всего размаха по стеклу. Стеклу ничего, только руку зашибла. Надо же, вот же как делать раньше умели.
А он что, а он ничего. Он разве ей что-нибудь обещал? Вот первое свидание, помню, самое красивое платье надела, каблуки, глазки подкрасила. Это в сорок маловато будет, а в двадцать-то куда уж краше. Ну пришла. И он пришел – в белых штанах, в цветастой рубахе, откуда только взял такую, до сих пор не поймет. Погладил ее по голове, как маленькую – смелая ты, говорит, девчонка. А она и сама знала, что смелая.
Ну так и завертелось вот. Первое свидание – и у нее, и у него. Только она его аж с 16 лет караулила, столько всего передумала, что уж или пан, или пропал, куда деваться-то. Лучше знать, что нет – и дальше, вперед. Но он не ответил нет. Долго они гуляли, домой затемно вернулась, мама тревожная, не спит. Все ли хорошо, доченька? Ой, мам, да все ли хорошо... все прекрасно, не то слово! Я так мечтала, так ждала... Ну и просидели до самого утра на кухонке, ведь самые близкие подружки они были, а кому еще такую радость расскажешь, ведь растрещат все, сороки... Засветало, мама зевает, спать пора. Хорошо, день нерабочий.
А свадьба через три года сыгралась. Как хотела – только самые близкие, зачарованные – всем охота посмотреть, как мечта сбывается. Малым кругом, плясали тоже до зари, ну а потом по домам. А вскоре и первенец родился, на подходе уж был. Ну вот как есть.
И ведь думала, что знает всего его, окаянного, как поперек так и повдоль знает. Сколько ночей бессонных – то болеет, то на работе задерживается, а то по пьяному делу в драку ввязался, потом своим тональником фингалы ему замазывала. И не может понять – ну как так-то, ведь как на ладони весь был...

А он возьми и скажи: все, Тоня, вырастили пацана – ухожу я. Как уходишь, куда, зачем?! Как куда -  к другой ухожу, другая у меня, мол, женщина, и дите с ей есть. Какая другая, какое дите?! А я? А наше дите? А наша жизнь как же? А свадьба, а обещания? А как же я без тебя?! А вот так, и не ответил ей ни на один вопрос. Вещей тоже много не взял – какие-то трусы кинул в сумку, да так и ушел. Трусы-то там зачем? С порога сыну что-то буркнул: вырастешь – поймешь. Куда вырастешь? А сам же вот только сказал, что вырос?!
Зеркало не соврет. Посмотрела, а там припухшая рожа – ну не сорок, а все пятьдесят с гаком, да еще и сильно пьющая. А она ведь не пьет совсем – вино ей кислое, а водку совсем на дух не переносит. Что ж ты, зараза такая, на меня клевету-то наводишь? И схватила стул – да как хрясь его по блестящему, стул пополам, а этому хоть бы хны. Так обидно стало, что разревелась пуще прежнего.
А назавтра пошла в универмаг, он уж сколько лет, сначала просто универмагом был, а потом как всякие кооперативы стали, так на маленькие магазинчики разбился, теперь вот не кооперативы, а все одно маленькие магазинчики, ну она половину обошла. Нету в полоску – нашла сиреневый, такой нежный цвет, он ей к лицу, к зеленым глазам как раз под стать. Домой принесла, примерила, глянула в зеркало и ахнула – не сиреневый, лиловый, а как ей-то хорошо! Зачем столько лет старый кардинагишку носила? Уже и подруга не подруга, и все одно – носила... Какая-то другая женщина смотрела на нее из старого зеркала. Глаза блестят, цену себе знают, а лукавинки в них – ну ни грамма. Вся как есть, вся на ладони. Сын усатый, муж бросил, на работу пора. Но ведь зеркало-то не врет нисколечки. Порадовалась, повертелась. А хороша еще! Сорок сколько – два, три? Надо бы в паспорте посчитать, да что там паспорт! Больше тридцати шести и не дашь.

13 декабря 2013 г.